Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:20 | Сообщение # 218
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
[color=purple]Джеймс Хэрриот
О всех созданиях – больших и малых
Предисловие
Автор предлагаемой советскому читателю книги - английский ветеринарный врач Джеймс Хэрриот, посвятивший 40 лет жизни благородной и многотрудной работе лечения животных.
В своей книге он делится с читателями воспоминаниями об эпизодах, встречающихся в практике ветеринарного врача. Несмотря на, казалось бы, довольно прозаические сюжеты, отношение врача к четвероногим пациентам и их владельцам - то теплое и лиричное, то саркастическое - передано очень тонко, с большой человечностью и юмором.
Записки Дж. Хэрриота - это прекрасные художественные иллюстрации трудной, подчас драматичной, в ряде случаев небезопасной, но всегда важной работы сельского ветврача. Профессиональная интерпретация эпизодов строго научна и может быть весьма интересной для повседневной деятельности любого ветеринарного специалиста, где бы он ни трудился.
Хэрриот очень точно характеризует социальную обстановку Англии тридцатых годов - эпоху повальной безработицы, когда даже опытный дипломированный специалист вынужден был искать себе место под солнцем, довольствуясь подчас вместо заработка одним содержанием. Автору еще повезло: он нашел себе место помощника врача со столом, крышей над головой и получил право на круглосуточную работу без выходных дней - в дождь, грязь и слякоть. Но именно в этом, подводя итоги, он и видит истинную полноту жизни - то удовлетворение, которое приносится не приобретением материальных благ, а сознанием, что ты занимаешься нужной и полезной работой, делая ее хорошо.
Конечно, это книга не только о животных, но и о людях. Перед читателем проходит целая галерея образов владельцев животных, начиная с бедняка, теряющего собаку, с которой он делился последним куском хлеба, и кончая богатой вдовой, которая находит единственную отраду в четвероногом любимце и закармливает его так, что чуть не отправляет на тот свет. Но особенно удались автору образы простых тружеников, повседневно связанных с домашними животными, - бедных фермеров и батраков. Подкупает любовь автора к природе. Даже тогда, когда он посвящает ей всего лишь несколько строк, читатель ощущает красоту земли, великолепие окружающего ландшафта, медвяный запах клевера и нагретых солнцем трав.
В отечественной литературе, к сожалению, слишком мало художественных произведений, столь широко отображающих всю сложность и многообразие работы ветеринарного врача. Как убедится читатель, Хэрриот выступает то в роли хирурга, удаляющего опухоль или проводящего руменотомию, то ортопеда, то диагноста или инфекциониста, неизменно оставаясь тонким психологом, умеющим помочь не только животным, но и их владельцам.
Любовь к своей профессии, сопричастность к страданиям больных животных, радость или грусть по поводу их состояния передаются настолько живо, что читатель чувствует себя как бы непосредственным участником происходящих событий. В наш бурный век урбанизации, как никогда, возрастает стремление людей возможно больше узнать о самых разных жнвотных - диких и домашних: их поведении, "поступках", взаимоотношениях с человеком, - так как они не только обеспечивают наши потребности в самом необходимом, но и украшают нашу духовную жизнь и во многом формируют нравственное отношение к природе в целом.
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:21 | Сообщение # 219
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
1
"Нет, авторы учебников ничего об этом не писали", - подумал я, когда очередной порыв ветра швырнул в зияющий дверной проем вихрь снежных хлопьев и они облепили мою голую спину. Я лежал ничком на булыжном полу в навозной жиже, моя рука по плечо уходила в недра тужащейся коровы, а ступни скольэили по камням в поисках опоры. Я был обнажен по пояс, а талый снег мешался на моей коже с грязью и засохшей кровью. Фермер держал надо мной коптящую керосиновую лампу, и за пределами этого дрожащего кружка света я ничего не видел. Нет, в учебниках ни слова не говорилось о том, как на ощупь отыскивать в темноте нужные веревки и инструменты, как обеспечивать асептику с помощью полуведра еле теплой воды. И о камнях, впивающихся в грудь, - о них тоже не упоминалось. И о том, как мало-помалу немеют руки, как отказывает мышца за мышцей и перестают слушаться пальцы, сжатые в тесном пространстве. И нигде ни слова о нарастающей усталости, о щемящем ощущении безнадежности, о зарождающейся панике. Я вспомнил картинку в учебнике ветеринарного акушерства. Корова невозмутимо стоит на сияющем белизной полу, а элегантный ветеринар в незапятнанном специальном комбинезоне вводит руку разве что по запястье. Он безмятежно улыбается, фермер его работники безмятежно улыбаются, даже корова безмятежно улыбается. Ни навоза, ни крови, ни пота - только чистота и улыбки. Ветеринар на картинке со вкусом позавтракал и теперь заглянул в соседний дом к телящейся корове просто развлечения ради - так сказать, на десерт. Его не подняли с теплой постели в два часа ночи, он не трясся, борясь со сном, двенадцать миль по оледенелому проселку, пока наконец лучи фар не уперлись в ворота одинокой фермы. Он не карабкался по крутому снежному склону к заброшенному сараю, где лежала его пациентка. Я попытался продвинуть руку еще на дюйм. Голова теленка была запрокинута, и я кончиками пальцев с трудом проталкивал тонкую веревочную петлю к его нижней челюсти. Моя рука была зажата между боком теленка и тазовой костью коровы. При каждой схватке руку сдавливало так, что не было сил терпеть. Потом корова расслаблялась, и я проталкивал петлю еще на дюйм. Надолго ли меня хватит? Если в ближайшие минуты я не зацеплю челюсть, теленка мне не извлечь... Я застонал, стиснул зубы и выиграл еще полдюйма. В дверь снова ударил ветер, и мне почудилось, что я слышу, как снежные хлопья шипят на моей раскаленной, залитой потом спине. Пот покрывал мой лоб и стекал в глаза при каждом новом усилии. Во время тяжелого отела всегда наступает момент, когда перестаешь верить, что у тебя что-нибудь получится. И я уже дошел до этой точки. У меня в мозгу начали складываться убедительные фразы: "Пожалуй, эту корову лучше забить. Тазовое отверстие у нее такое маленькое и узкое, что теленок все равно не пройдет". Или: "Она очень упитанна и, в сущности, мясной породы, так не лучше ли вам вызвать мясника?" А может быть, так: "Положение плода крайне неудачно. Будь тазовое отверстие пошире, повернуть голову теленка не составило бы труда, но в данном случае это совершенно невозможно". Конечно, я мог бы прибегнуть к эмбриотомии*: захватить шею теленка проволокой и отпилить голову. Сколько раз подобные отелы завершались тем, что пол усеивали ноги, голова, кучки внутренностей! Есть немало толстых справочников, посвященных способам расчленения теленка на части в материнской утробе. Но ни один из них тут не подходил - ведь теленок был жив! Один раз ценой большого напряжения мне удалось коснуться пальцем уголка его рта, и я даже вздрогнул от неожиданности: язык маленького существа затрепетал от моего прикосновения. Телята в таком положении обычно гибнут из-за слишком крутого изгиба шеи и мощного сжатия при потугах. Но в этом теленке еще теплилась искра жизни, и, значит, появиться на свет он должен был целым, а не по кусочкам. Я направился к ведру с совсем уже остывшей окровавленной водой и молча намылил руки по плечо. Потом снова улегся на поразительно твердый булыжник, упер пальцы ног в ложбинки между камнями, смахнул пот с глаз и в сотый раз засунул внутрь коровы руку, которая казалась мне тонкой, как макаронина. Ладонь прошла по сухим ножкам теленка, шершавым, словно наждачная бумага, добралась до изгиба шеи, до уха, а затем ценой невероятных усилий протиснулась вдоль мордочки к нижней челюсти, которая теперь превратилась в главную цель моей жизни. Просто не верилось, что вот уже почти два часа я напрягаю все свои уже убывающие силы, чтобы надеть на эту челюсть ма * Ряд хирургических операций, состоящих в расчленении плода и удалении его по частям через естественный родовой путь. - Здесь и далее примечания редактора. ленькую петлю, Я испробовал и прочие способы - заворачивал ногу, зацеплял край глазницы тупым крючком и легонько тянул, - но был вынужден вновь вернуться к петле. С самого начала все складывалось из рук вон плохо. Фермер, мистер Динсдейл, долговязый, унылый, молчаливый человек, казалось, всегда ожидал от судьбы какой-нибудь пакости. Он следил за моими усилиями вместе с таким же долговязым, унылым, молчаливым сыном, и оба мрачнели все больше. Но хуже всего был дядюшка. Войдя в этот сарай на холме, я с удивлением обнаружил там быстроглазого старичка в шапке пирожком, уютно примостившегося на связке соломы с явным намерением поразвлечься. - Вот что, молодой человек, - заявил он, набивая трубку.- Я мистеру Динсдейлу брат, а ферма у меня в Листондейле. Я положил свою сумку и кивнул. - Здравствуйте. Моя фамилия Хэрриот. Старичок хитро прищурился: - У нас ветеринар мистер Брумфилд. Небось, слышали? Его всякий знает. Замечательный ветеринар. А уж при отеле лучше никого не найти, Я еще ни разу не видел, чтобы он спасовал. Я кое-как улыбнулся. В любое другое время я был бы только рад выслушать похвалы по адресу коллеги - но не теперь, нет, не теперь. По правде говоря, его слова отозвались в моих ушах похоронным звоном. - Боюсь, я ничего не слышал про мистера Брумфилда,- ответил я, снимая пиджак и с большой неохотой стаскивая рубашку.- Но я тут недавно. - Не слышали про мистера Брумфилда! - ужаснулся дядюшка.- Ну так это вам чести не делает. В Листондейле им не нахвалятся, можете мне поверить! Он негодующе умолк, поднес спичку к трубке и оглядел мой торс, уже покрывавшийся гусиной кожей. - Мистер Брумфилд раздевается, что твой боксер. Уж и мускулы у него - загляденье! На меня вдруг накатила волна томительной слабости, ноги словно налились свинцом, и я почувствовал, что никуда не гожусь. Когда я принялся раскладывать на чистом полотенце свои веревки и инструменты, старичок снова заговорил: - А вы-то давно практикуете? - Месяцев семь. - Семь месяцев! - Дядюшка снисходительно улыбнулся, придавил пальцем табак и выпустил облако вонючего сизого дыма.- Ну важнее всего опыт, это я всегда говорю. Мистер Брумфилд пользует мою скотину десять лет, и он в своем деле мастак. К чему она, книжная-то наука? Опыт, опыт, вот в чем суть. Я подлил в ведро дезинфицирующей жидкости, тщательно намылил руки до плеч и опустился на колени позади коровы. - Мистер-то Брумфилд допрежь всегда руки особым жиром мажет,- сообщал дядюшка, удовлетворенно посасывая трубку.- Он говорит, что обходиться только мылом с водой никак нельзя: наверняка занесешь заразу. Я провел предварительное обследование. Это решающий момент для любого ветеринара, когда его призывают к телящейся корове. Еще несколько секунд и я буду знать, надену ли я пиджак через пятнадцать минут, или мне предстоят часы и часы изнурительного труда. На этот раз все оказалось даже хуже, чем можно было ожидать: голова плода обращена назад, а моя рука сдавлена так, словно я обследую телку, а не корову, телящуюся во второй раз. И все сухо - "воды", по-видимому, отошли уже несколько часов назад. Она паслась высоко в холмах, и схватки начались за неделю до срока. Вот почему ее и привели в этот разрушенный сарай. Но как бы то ни было, а в постель я вернусь не скоро. - Ну и что же вы обнаружили, молодой человек? - раздался пронзительный голос дядюшки. - Голова назад повернута, а? Так, значит, особых хлопот вам не будет. Мистер Брумфилд с ними запросто расправляется: повернет теленка и вытаскивает его задними ногами вперед, я сам видел. Я уже успел наслушаться подобной ерунды. Несколько месяцев практики научили меня, что все фермеры - большие специалисты, пока дело касается соседской скотины. Если заболеет их собственная корова, они тут же бросаются к телефону и вызывают ветеринара, но о чужой рассуждают как знатоки и сыплют всяческими полезными советами. И особенно меня поразило, что к таким советам прислушиваются с куда большим интересом, чем к указаниям ветеринара. Вот и теперь Динсдейлы внимали разглагольствованиям дядюшки с глубоким почтением - он явно был признанным оракулом. - А еще, - продолжал мудрец, - можно собрать парней покрепче, с веревками, да разом и выдернуть его, как там у него голова ни повернута. Продолжая свои маневры, я прохрипел: - Боюсь, в таком тесном пространстве повернуть всего теленка невозможно. А если его выдернуть, не выправив положения головы, таз коровы будет обязательно поврежден. Динсдейлы ухмыльнулись: они явно считали, что я увиливаю, подавленный превосходством дядюшки. И вот теперь, два часа спустя, я готов был сдаться. Два часа я ерзал и ворочался на грязном булыжнике, а Динсдейлы следили за мной в угрюмом молчании под нескончаемый аккомпанемент дядюшкиных советов и замечаний. Красное лицо дядюшки сияло, маленькие глазки весело блестели - давно уже ему не доводилось так отлично проводить время. Конечно, взбираться на холм было куда как нелегко, но оно того стоило. Его оживление не угасало, он смаковал каждую минуту. Я замер с зажмуренными глазами и открытым ртом, ощущая коросту грязи на лице. Дядюшка зажал трубку в руке и наклонился ко мне со своего соломенного трона. - Выдохлись, молодой человек, - сказал он с глубоким удовлетворением. - Вот чтоб мистер Брумфилд спасовал, я еще не видывал. Ну да он человек опытный. К тому же силач силачом. Уж он-то никогда не устает. Ярость разлилась по моим жилам, как глоток неразбавленного спирта. Самым правильным, конечно, было бы вскочить, опрокинуть ведро с бурой водой дядюшке на голову, сбежать с холма и уехать - уехать навсегда, подальше от Йоркшира, от дядюшки, от Динсдейлов, от их проклятой коровы. Вместо этого я стиснул зубы, напряг ноги, нажал из последних сил и, сам себе не веря, почувствовал, как петля скользнула за маленькие острые резцы в рот теленка. Очень осторожно, затаив дыхание, я левой рукой потянул тонкую веревку, и петля под моими пальцами затянулась. Наконец-то мне удалось зацепить эту челюсть! Теперь я мог что-то предпринять. - Возьмите конец веревки, мистер Динсдейл, и тяните, только ровно и не сильно. Я отожму теленка назад, и, если вы в это время будете тянуть, голова повернется. - Ну а как веревка соскользнет? - с надеждой осведомился дядюшка. Я не стал отвечать, а прижал ладонь к плечу теленка, надавил и почувствовал, как маленькое тельце отодвигается вглубь против волны очередной схватки. - Тяните, мистер Динсдейл, только ровно, не дергая,- скомандовал я, а про себя добавил: "Господи, только бы не соскользнула, только бы не соскользнула!" Голова поворачивалась! Вдоль моей руки распрямлялась шея, вот моего локтя коснулось ухо. Я отпустил плечо и ухватил мордочку. Оберегая стенку влагалища от зубов малыша, я вел голову, пока она не легла на передние ноги, как ей и полагалось. Тут я торопливо ослабил петлю и передвинул ее за уши. - А теперь, как только она натужится, тяните за голову! - Да нет, за ноги надо тянуть! - крикнул дядюшка. - Тяните за голову, черт вас дери! - рявкнул я во всю глотку и с радостью заметил, что дядюшка оскорбление вернулся на свою солому. Вот показалась голова, за ней без труда выскользнуло туловище. Теленок лежал на булыжнике неподвижно. Глаза у него остекленели, язык был синий и распухший. - Сдох, конечно! - проворчал дядюшка, возобновляя атаку. Я очистил рот теленка от слизи, изо всех сил подул ему в горло и принялся делать искусственное дыхание. После трех-четырех нажатий теленок судорожно вздохнул, и веки его задергались. Скоро он уже начал дышать нормально и пошевелил ногой. Дядюшка снял шапку и недоверчиво поскреб в затылке. - Жив, скажите на милость! А я уж думал, что он не выдержит: сколько же это вы времени возились! Тем не менее пыл его поугас, зажатая в зубах трубка была пуста. - Ну вот что теперь требуется малышу, - сказал я, ухватив теленка за передние ноги и подтащил к морде матери. Корова лежала на боку, устало положив голову на булыжник, полузакрыв глаза, ничего не замечая вокруг, и тяжело дышала. Но стоило ей почувствовать возле морды тельце теленка, как она преобразилась: глаза ее широко раскрылись и она принялась шумно его обнюхивать. С каждой секундой ее интерес возрастал: она перекатилась на грудь, тычась мордой в теленка и утробно урча, а затем начала тщательно его вылизывать. В таких случаях сама природа обеспечивает стимулирующий массаж, и под грубыми сосочками материнского языка, растиравшими его шкурку, малыш выгнул спину и минуту спустя встряхнул головой и попытался сесть. Я улыбнулся до ушей. Мне никогда не надоедало вновь и вновь быть свидетелем этого маленького чуда, и, казалось, оно не может приесться, сколько бы раз его ни наблюдать. Я попытался соскрести с кожи присохшие кровь и грязь, но толку было мало. Туалет придется отложить до возвращения домой. Рубашку я натягивал с таким ощущением, словно меня долго били толстой дубиной. Все тело болело и ныло. Во рту пересохло, губы слиплись. Возле меня замаячила высокая унылая фигура. - Может, дать попить? - спросил мистер Динсдейл. Корка грязи на моем лице пошла трещинами от благодарной улыбки. Перед глазами возникло видение большой чашки горячего чая, щедро сдобренного виски. - Вы очень любезны, мистер Динсдейл, я с удовольствием выпью чего-нибудь горяченького. Это были нелегкие два часа. - Да нет, - сказал мистер Динсдейл, не отводя от меня пристального взгляда, - может, дать корове попить? - Ну да, конечно, разумеется, конечно, - забормотал я.- Обязательно дайте ей попить. Я собрал свое имущество и, спотыкаясь, выбрался из сарая. Снаружи была темная ночь, и резкий ветер швырнул мне в глаза колючий снег. Спускаясь по темному склону, я в последний раз услышал голос дядюшки, визгливый и торжествующий: - А мистер Брумфилд против того, чтобы поить после отела. Говорит, что эдак можно желудок застудить.
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:22 | Сообщение # 220
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
2
В ветхом тряском автобусе было невыносимо жарко, а я к тому же сидел у окна, сквозь которое били лучи июльского солнца. Мой лучший костюм душил меня, и я то и дело оттягивал пальцем тесный белый воротничок. Конечно, в такой зной следовало бы надеть что-нибудь полегче, но в нескольких милях дальше меня ждал мой потенциальный наниматель, и мне необходимо было произвести наилучшее впечатление. От этого свидания столько зависело! Получить диплом ветеринара в 1937 году было почти то же, что встать в очередь за пособием по безработице. В сельском хозяйстве царил застой, поскольку десять с лишним лет правительство его попросту игнорировало, а рабочая лошадь, надежная опора ветеринарной профессии, стремительно сходила со сцены. Нелегко сохранять оптимизм, когда молодые люди после пяти лет усердных занятий в колледже попадали в мир, совершенно равнодушный к их свеженакопленным знаниям и нетерпеливому стремлению поскорее взяться за дело. В "Рикорде" еженедельно появлялись два-три объявления "Требуется...", и на каждое находилось человек восемьдесят желающих. И я глазам своим не поверил, когда получил письмо из Дарроуби городка, затерянного среди йоркширских холмов. Мистер Зигфрид Фарнон, член Королевского ветеринарного общества, будет рад видеть меня у себя в пятницу, во второй половине дня,- выпьем чашечку чая, и, если подойдем друг другу, я могу остаться там в качестве его помощника. Я ошеломленно вцепился в этот нежданный подарок судьбы: столько моих друзей-однокашников не могли найти места, или стояли за прилавками магазинов, или нанимались чернорабочими на верфи, что я уже махнул рукой на свое будущее. Шофер вновь лязгнул передачей, и автобус начал вползать на очередной крутой склон. Последние пятнадцать миль дорога все время шла вверх, и вдали смутно заголубели очертания Пеннинских гор. Мне еще не доводилось бывать в Йоркшире, но это название всегда вызывало в моем воображении картину края такого же положительного и неромантичного, как мясной пудинг. Я ожидал встретить доброжелательную солидность, скуку и полное отсутствие какого-либо очарования. Но под стоны старенького автобуса я начинал проникаться убеждением, что ошибся. То, что еще недавно было бесформенной грядой на горизонте, превратилось в высокие безлесные холмы и широкие долины. Внизу среди деревьев петляли речки, добротные фермерские дома из серого камня вставали среди лугов, зелеными языками уходивших к вершинам холмов, откуда на них накатывались темные волны вереска. Мало-помалу заборы и живые изгороди сменились стенками, сложенными из камня, - они обрамляли дороги, замыкали в себе поля и луга, убегали вверх по бесконечным склонам. Эти стенки виднелись повсюду, мили и мили их расчерчивали зеленые плато. Но оо мере того как близился конец моего путешествия, в памяти начали всплывать одна за другой страшные истории - те ужасы, о которых повествовали в колледже ветераны, закаленные и ожесточенные несколькими месяцами практики. Наниматели, все до единого бессердечные и злобные личности, считали помощников жалкими ничтожествами, морили их голодом и замучивали работой. "Ни одного свободного дня или хотя бы вечера! - говорил Дейв Стивенс, дрожащей рукой поднося спичку к сигарете. - Заставлял меня мыть машину, вскапывать грядки, подстригать газон, ходить за покупками. Но когда он потребовал, чтобы я прочищал дымоход, я уехал". Ему вторил Уилли Джонстон: "Мне сразу же поручили ввести лошади зонд в желудок. А я вместо пищевода угодил в трахею. Начал откачивать, а лошадь грохнулась на пол и не дышит. Откинула копыта. Вот откуда у меня эти седые волосы". А жуткий случай с Фредом Принглом? О нем рассказывали всем и каждому. Фред сделал прокол корове, которую раздуло*, и ошеломленный свистом выходящих наружу газов, не нашел ничего лучше, как поднести к гильзе пробойника зажигалку. Пламя полыхнуло так, что запалило солому, и коровник сгорел дотла. А Фред тут же уехал куда-то далеко - на Подветренные острова, кажется. А, черт! Уж это чистое вранье. Я выругал свое воспаленное воображение я попытался заглушить в ушах рев огня и мычание обезумевших от страха коров, которых выводили из огнедышащего жерла коровника. Нет, такого все-таки случиться не могло! Я вытер вспотевшие ладони о колени и попробовал представить себе человека, к которому ехал. Зигфрид Фарнон. Странное имя для йоркширского сельского ветеринара. Наверное, немец - учился у нас в Англии и решил обосноваться здесь навсегда. И конечно, по-настоящему он не Фарнон вовсе, а, скажем, Фарренен. Сократил для удобства. Ну да, Зигфрид Фарренен. Мне казалось, что я его уже вижу: эдакий переваливающийся на ходу толстячок с веселыми глазками и булькающим смехом. Но одновременно мне пришлось отгонять навязчиво возникавший облик грузного холодноглазого тевтона с ежиком жестких волос на голове - он как-то больше отвечал ходовому представлению о ветеринаре, берущем помощника. * У жвачных животных четырехкамерный желудок, состоящий из рубца, сетки, книжки и сычуга. Пища сначала попадает в рубец, где под действием микрофлоры идут бродильные процессы. При нарушении бродильного процесса в рубце образуются газы и он резко вздувается, что может привести к гибели животного. В этих случаях прокалывают рубец стилетом, на который надета металлическая трубка (гильза). Стилет извлекается, и через гильзу отходят газы. Через нее же вводят противобродильные лекарства. Автобус, прогромыхав по узкой улочке, въехал на площадь и остановился. Я прочел надпись над витриной скромной бакалейной лавки: "Дарроубайское кооперативное общество". Конец пути. Я вышел из автобуса, поставил свой потрепанный чемодан на землю и огляделся. Что-то было совсем непривычным, но сначала я не мог уловить, что именно. А потом вдруг понял. Тишина! Остальные пассажиры уже разошлись, шофер выключил мотор, и нигде вокруг - ни движения, ни звука. Единственным видимым признаком жизни была компания стариков, сидевших возле башенки с часами посреди площади, но и они застыли в неподвижности, словно изваянные из камня. В путеводителях Дарроуби занимает две-три строчки, и то не всегда. А уж если его и описывают, то как серенький городок на реке Дарроу с рыночной площадью, вымощенной булыжником, и без каких-либо достопримечательностей, если не считать двух старинных мостов. Но выглядел он очень живописно: над бегущей по камешкам речкой теснились домики, уступами располагаясь по нижнему склону Херн-Фелла. В Дарроуби отовсюду - и с улиц, и из домов была видна величавая зеленая громада этого холма, поднимающегося на две тысячи футов над скоплениями крыш. Воздух был прозрачным, и меня охватило ощущение простора и легкости, словно я сбросил с себя какую-то тяжесть на равнине в двадцати милях отсюда. Теснота большого города, копоть, дым - все это осталось там, а я был здесь. Улица Тренгейт, тихая и спокойная, начиналась прямо от площади; я свернул в нее и в первый раз увидел Скелдейл-Хаус. Я сразу понял, что иду правильно, - еще до того, как успел прочесть "З. Фарнон Ч. К. В. О." на старомодной медной дощечке, довольно криво висевшей на чугунной ограде. Дом я узнал по плющу, который карабкался по старым кирпичным стенам до чердачных окон. Так было сказано в письме - единственный дом, увитый плющом. Значит, вот тут я, возможно, начну свою ветеринарную карьеру. Но поднявшись на крыльцо, я вдруг задохнулся, точно от долгого бега. Если место останется за мной, значит, именно тут я по-настоящему узнаю себя. Ведь проверить, чего я стою, можно только на деле! Старинный дом георгианского стиля мне понравился. Дверь была выкрашена белой краской. Белыми были и рамы окон - широких, красивых на первом и втором этажах, маленьких и квадратных высоко вверху, под черепичным скатом крыши. Краска облупилась, известка между кирпичами во многих местах выкрошилась, но дом оставался непреходяще красивым. Палисадника не было, и только чугунная решетка отделяла его от улицы. Я позвонил, и тотчас предвечернюю тишину нарушил ошалелый лай, точно свора гончих неслась по следу. Верхняя половина двери была стеклянной. Поглядев внутрь, я увидел, как из-за угла длинного коридора хлынул поток собак и, захлебываясь лаем, обрушился на дверь. Я давно свыкся со всякими животными, но у меня возникло желание поскорее убраться восвояси. Однако я только отступил на шаг и принялся разглядывать собак, которые, иногда по двое, возникали за стеклом, сверкая глазами и лязгая зубами. Через минуту мне более или менее удалось их рассортировать, и я понял, что, насчитав сгоряча в этой кутерьме четырнадцать псов, немного ошибся. Их оказалось всего пять: большой светло-рыжий грейхаунд, который мелькал за стеклом особенно часто, потому что ему не нужно было прыгать так высоко, как остальным, коккер-спаниель, скотч-терьер, уиппет и миниатюрный коротконогий охотничий терьер. Последний возникал за стеклом очень редко, так как для него оно было высоковато, но уж если прыжок ему удавался, он, прежде чем исчезнуть, успевал тявкнуть особенно залихватски. Я уже снова поднял руку к звонку, но тут увидел в коридоре дородную женщину. Она резко произнесла одно какое-то слово, и лай смолк точно по волшебству. Когда она открыла дверь, свирепая свора умильно ластилась у ее ног, показывая белки глаз и виляя поджатыми хвостами. В жизни мне не приходилось видеть таких подхалимов. - Добрый день, - сказал я, улыбаясь самой обаятельной улыбкой. - Моя фамилия Хэрриот. В дверном проеме женщина выглядела даже еще дороднее. Ей было лет шестьдесят, но зачесанные назад черные как смоль волосы лишь кое-где тронула седина. Она кивнула и посмотрела на меня с суровой доброжелательностью, как будто ждала дальнейших пояснений. Моя фамилия ей явно ничего не сказала. - Мистер Фарнон меня ожидает. Он написал мне, приглашая приехать сегодня. - Мистер Хэрриот? - повторила она задумчиво. - Прием с шести до семи. Если вы хотите показать свою собаку, вам будет удобнее привести ее тогда. - Нет-нет, - сказал я, упорно улыбаясь. - Я писал насчет места помощника, и мистер Фарнон пригласил меня приехать к чаю. - Место помощника? Это хорошо. - Суровые складки на ее лице слегка разгладились. - А я - миссис Холл. Веду хозяйство мистера Фарнона. Он ведь холостяк. Про вас он мне ничего не говорил, ну да неважно. Заходите, выпейте чашечку чая. Он, наверное, скоро вернется. Я пошел за ней через выбеленный коридор. Мои каблуки звонко застучали по плиткам пола. В конце коридора мы свернули еще в один, и я уже решил, что дом невероятно длинен, но тут миссис Холл открыла дверь залитой солнцем комнаты. Она была благородных пропорций, с высоким потолком и массивным камином между двумя нишами. Стеклянная дверь в глубине вела в обнесенный стеной сад. Я увидел запущенный газон, каменистую горку и множество фруктовых деревьев. В солнечных лучах пылали кусты пионов, а дальше на вязах перекликались грачи. Над стеной виднелись зеленые холмы, исчерченные каменными оградами. Мебель была самая обычная, а ковер заметно потерт. По стенам висели охотничьи гравюры, и всюду были книги. Часть чинно стояла на полках в нишах, но остальные громоздились грудами по углам. На одном конце каминной полки красовалась пинтовая оловянная кружка. Очень любопытная кружка, доверху набитая чеками и банкнотами. Некоторые даже вывалились на решетку внизу. Я с удивлением рассматривал эту странную копилку, но тут в комнату вошла миссис Холл с чайным подносом. - Вероятно, мистер Фарнон уехал по вызову, - заметил я. - Нет, он уехал в Бротон навестить свою мать, так что я не знаю, когда он вернется. Она поставила поднос и ушла. Собаки мирно расположились по всей комнате, и, если не считать небольшой стычки между скотч-терьером и коккер-спаниелем за право занять мягкое кресло, от недавней бурности их поведения не осталось и следа. Они лежали, поглядывая на меня со скучающей дружелюбностью, и тщетно боролись с неодолимой дремотой. Вскоре последняя покачивающаяся голова упала на лапы и комнату наполнило разнообразное посапывание и похрапывание. Но я не разделял их безмятежности. Меня одолевало сосущее чувство разочарования: я с таким напряжением готовился к разговору с мистером Фарноном и вдруг словно повис в пустоте! Все выглядело как-то странно. Зачем приглашать помощника, назначать время встречи - и уезжать в гости к матери? И еще: если бы он взял меня, мне предстояло сразу же остаться тут, в этом доме, но экономка не получила никаких инструкций о том, чтобы приготовить для меня комнату. Собственно говоря, ей обо мне вообще ни слова не сказали. Мои размышления были прерваны звонком дверного колокольчика. Собаки, словно от удара током, с воплями взвились в воздух и клубком выкатились за дверь. Я пожалел, что они относятся к своим обязанностям столь серьезно и добросовестно. Миссис Холл нигде не было видно, и я прошел к входной двери, перед которой собаки усердно проделывали свой коронный номер. - Заткнитесь! - рявкнул я во всю мочь, и лай мгновенно смолк. Пять собак смиренно закружили возле моих лодыжек - впечатление было такое, что они чуть ли не ползают на коленях. Но всех превзошел красавец грейхаунд, оттянувший губы в виноватой ухмылке. Я открыл дверь и увидел перед собой круглое оживленное лицо. Оно принадлежало толстяку в резиновых сапогах, который развязно прислонился к решетке. - Здрасьте, здрасьте. А мистер Фарнон дома? - Нет, он еще не вернулся. Не мог бы я вам помочь? - Ага. Передайте ему от меня, когда он вернется, что у Берта Шарпа в Барроу-Хиллз надо бы корову просверлить. - Просверлить? - Угу, она на трех цилиндрах работает. - На трех цилиндрах? - Ага! И если ничего не сделать, так как бы у нее мошна не повредилась! - Да-да, конечно. - Не доводить же до того, чтобы у нее опухло, верно? - Разумеется, нет. - Вот и ладно. Значит, скажете ему. Счастливо оставаться! Я медленно вернулся в гостиную. Как ни грустно, но я выслушал первую в моей практике историю болезни и не понял ни единого слова.
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:22 | Сообщение # 221
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
Не успел я сесть, как колокольчик вновь зазвонил. На этот раз я испустил грозный вопль, остановивший собак, когда они еще только взлетели в воздух. Сразу разобравшись, что к чему, они обескураженно вернулись на облюбованные места. Теперь за дверью стоял серьезный джентльмен в кепке, строго надвинутой на уши, в шарфе, аккуратно укутывавшем кадык, и с глиняной трубкой точно в середине рта. Он взял ее в руку и сказал с сильнейшим ирландским акцептом: - Моя фамилия Муллиген, и я хотел бы, чтобы мистер Фарнон изготовил микстуру для моей собачки. - А что с вашей собачкой, мистер Муллиген? Он вопросительно поднял бровь и поднес ладонь к уху. Я загремел во весь голос: - А что с ней? Он несколько секунд смотрел на меня с большим сомнением. - Ее выворачивает, сэр. Очень сильно. Я почувствовал под ногами твердую почву и уже прикидывал, как точнее поставить диагноз. - Через сколько времени после еды ее тошнит? - Что-что? - Ладонь снова поднялась к уху. Я нагнулся поближе к нему, набрал воздуху в легкие и взревел: - Когда ее выворачивает... то есть тошнит? Лицо мистера Муллигена прояснилось. Он мягко улыбнулся. - Вот-вот. Ее выворачивает. Очень сильно, сэр. У меня не осталось сил на новую попытку, а потому я сказал ему, что позабочусь о микстуре, и попросил его зайти позднее. Вероятно, он умел читать по губам, потому что медленно побрел прочь с довольным видом. Вернувшись в гостиную, я рухнул на стул и налил себе чаю. Едва я сделал первый глоток, как колокольчик снова зазвонил. На этот раз оказалось достаточно одного свирепого взгляда, чтобы собаки покорно вернулись на свои места. От их сообразительности у меня стало легче на душе. За дверью стояла рыжеволосая красавица. Она улыбнулась, показав множество очень белых зубов. - Добрый день, - произнесла она светским тоном, - Я Диана Бромптон. Мистер Фарнон ждет меня к чаю. Я сглотнул и уцепился за дверную ручку. - Он пригласил ВАС на чай? Улыбка застыла у нее на губах. - Совершенно верно, - сказала она, чеканя слова. - Он пригласил меня на чай. - Боюсь, мистера Фарнона нет дома. И я не знаю, когда он вернется. Улыбка исчезла. - А! - сказала она, вложив в это междометие чрезвычайно много.- Но в любом случае не могу ли я войти? - Ну конечно. Разумеется. Извините, - забормотал я, поймав себя на том, что гляжу на нее с разинутым ртом. Я распахнул дверь, и она прошла мимо меня без единого слова. Дом, по-видимому, был ей знаком: когда я добрался до поворота, она уже исчезла в гостиной. Я на цыпочках прошел мимо, а дальше припустил по извилистому коридору галопом и ярдов через тридцать влетел в большую кухню с каменным полом, где обнаружил миссис Холл. Я бросился к ней. - Там пришла гостья. Какая-то мисс Бромптон. Она тоже приглашена к чаю! - Я чуть было не потянул миссис Холл за рукав. Ее лицо хранило непроницаемое выражение. А я-то думал, что она хотя бы горестно всплеснет рукамя! Но ей как будто даже в голову не пришло удивиться. - Пойдите займите ее разговором, - сказала она. - А я принесу еще пирожков. - Но о чем же я буду с ней разговаривать? А мистер Фарнон, он скоро вернется? - Да поболтайте с ней, о чем вздумается. Он особенно не задержится, ответила миссис Холл невозмутимо. Я медленно побрел в гостиную. Когда я открыл дверь, девушка быстро обернулась и ее губы начали было раздвигаться в новой ослепительной улыбке. Увидев, что это всего лишь я, она даже не попробовала скрыть досаду. - Миссис Холл думает, что он должен скоро вернуться. Может быть, вы пока выпьете со мной чаю? Она испепелила меня взглядом от моих всклокоченных волос до кончиков старых потрескавшихся ботинок. И я вдруг почувствовал, как запылился и пропотел за долгую тряску в автобусе. Затем она слегка пожала плечами и отвернулась. Собаки смотрели на нее с вялым равнодушием. Комнату окутала тягостная тишина. Я налил чашку чаю и предложил ей. Она словно не заметила этого и закурила сигарету. Тяжелое положение! Но отступать мне было некуда, я слегка откашлялся и сказал небрежно: - Я только что приехал. И возможно, буду новым помощников мистера Фарнона. На этот раз она не потрудилась даже посмотреть на меня и только сказала "а!", но вновь это междометие прозвучало как пощечина. - Места тут очень красивые, - не отступал я. - Да. - Я впервые в Йоркшире, но то, что я успел увидеть, мне очень нравится. - А! - Вы давно знакомы с мистером Фарноном? - Да. - Если не ошибаюсь, он совсем молод. Лет около тридцати? - Да. - Чудесная погода. - Да. С упрямым мужеством я продержался еще пять минут, тщетно придумывая, что бы такое сказать пооригинальнее и поостроумнее, но затем мисс Бромптон вынула сигарету изо рта, молча повернулась ко мне и вперила в меня ничего не выражающий взгляд. Я понял, что это конец, и растерянно умолк. Она опять отвернулась к стеклянной двери и сидела, глубоко затягиваясь и щурясь на струйки дыма, вырывавшиеся из ее губ. Я для нее не существовал. Теперь я мог, не торопясь, рассмотреть ее - и она того стоила. Мне еще ни разу не доводилось видеть вживе картинку из журнала мод. Легкое полотняное платье, изящный жакет, красивые ноги в элегантных туфлях и великолепные ниспадающие на плечи рыжие кудри. Я был заинтригован: вот она сидит тут и ждет не дождется жирного немчика-ветеринара. Наверное, в этом Фарноне что-то есть! В конце концов мисс Бромптон вскочила, яростно швырнула сигарету в камин и возмущенно вышла из комнаты. Я устало поднялся со стула и побрел в сад за стеклянной дверью. У меня побаливала голова, и я опустился в высокую, по колено, траву возле акации. Куда запропастился Фарнон? Действительно ли письмо было от него, или кто-то сыграл со мной бессердечную шутку? При этой мысли меня пробрал холод. На дорогу сюда ушли мои последние деньги, и, если произошла ошибка, я окажусь в более чем скверном положении. Потом я посмотрел по сторонам, и мне стало легче. Старинная кирпичная ограда дышала солнечным теплом, над созвездиями ярких душистых цветов гудели пчелы. Легкий ветерок теребил увядшие венчики чудесной глицинии, заплетшей всю заднюю стену дома. Тут царили мир и покой. Я прислонил голову к шершавой коре акации и закрыл глаза. Надо мной наклонился герр Фарренен, совершенно такой, каким я его себе представлял. Его физиономия дышала негодованием. - Что ви сделайт? - вскричал он, брызгая слюной, и его жирные щеки затряслись от ярости. - Вы входийт в мой дом обманом. Вы оскорбляйт фрейлен Бромптон, ви тринкен мой тшай, ви съедайт майне пирожки. Что вы еще делайт? Вы украдайт серебряный ложки? Ви говорийт - мой помощник, но я не нуждайт ни в каком помощник. Сей минут я вызывайт полиция. Пухлая рука герра Фарренена сжала телефонную трубку. Даже во сне я удивился тому, как нелепо он коверкает язык. Низкий голос повторял: "Э-эй, э-эй!" И я открыл глаза. Кто-то говорил "э-эй", но это был не герр Фарренен. К ограде, сунув руки в карманы, прислонился высокий худой человек. Он чему-то посмеивался. Когда я с трудом встал на ноги, он оторвался от ограды и протянул мне руку. - Извините, что заставил вас ждать. Я Зигфрид Фарнон. Такого воплощения чисто английского типа я в жизни не видел. Длинное полное юмора лицо с сильным подбородком. Подстриженные усики, растрепанная рыжеватая шевелюра. На нем был старый твидовый пиджак и летние утратившие всякую форму брюки. Воротничок клетчатой рубашки обтрепался, галстук был завязан кое-как. Этот человек явно не имел обыкновения вертеться перед зеркалом. Я глядел на него, и у меня на душе становилось все легче, несмотря на ноющую боль в затекшей шее. Я помотал головой, чтобы окончательно разлепить глаза, и из моих волос посыпались сухие травинки. - Приходила мисс Бромптон, - вдруг объявил я. - К чаю. Я сказал, что вас срочно вызвали. Лицо Фарнона стало задумчивым. Но отнюдь не расстроенным. Он потер подбородок. - Хм, да... Ну неважно. Но приношу извинения, что я вас не встретил. У меня на редкость скверная память, и я попросту забыл. И голос был сугубо английский. Фарнон поглядел на меня долгим изучающим взглядом и весело улыбнулся. - Идемте в дом. Я покажу вам, что и как.
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:26 | Сообщение # 222
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
3
В дни былой славы длинная пристройка позади дома предназначалась для слуг. В отличие от комнат по фасаду там все было темным, узким и тесным. Фарнон подвел меня к первой из нескольких дверей, открывавшихся в коридор, где висел запах эфира и карболки. - Это, - сказал он, и глаза его таинственно заблестели, словно он указывал мне вход в пещеру Аладдина, - наша аптека. В дни, когда еще не было пенициллина и сульфаниламидов, аптеке принадлежала весьма важная роль. От пола до потолка по стенам тянулись ряды сверкающих банок и бутылей. Я с удовольствием читал энакомые названия: эфир, настойка камфары, хлородин, формалин, нашатырь, гексамин, свинцовый сахар, линиментум альбум, сулема, вытяжной пластырь. Хоровод этикеток действовал успокаивающе. Я был среди старых друзей. Сколько лет им отдано, сколько трудов положено, чтобы постичь их тайны! Я знал их состав, действие, применение и все капризы их дозировки. У меня в ушах зазвучал голос экзаменатора: "Доза для лошади? Для коровы? Для овцы? Для свиньи? Для собаки? Для кошки?" Эти полки содержали весь арсенал ветеринара в его войне с болезнями. На рабочем столе у окна красовались орудия для приготовления из них нужных лекарств - мензурки, колбы, ступки, пестики. А под ними за открытыми дверцами шкафчика - пузырьки, груды пробок всех размеров, коробочки под пилюли, бумага для заворачивания порошков. Мы медленно обходили комнату, и Фарнон с каждой минутой оживлялся все больше. Глаза его сверкали, он так и сыпал словами. То и дело он протягивал руку и поглаживал бутыль на полке, взвешивал на ладони лошадиный болюс*, доставал из коробки баночку с пастой на меду, ласково похлопывал ее и бережно ставил на место. - Поглядите-ка, Хэрриот! - неожиданно закричал он так, что я вздрогнул. - Адреван! Прекрасное средство от аскарид у лошадей. Но дороговато! Десять шиллингов коробочка. А это пессарии** с генциановым фиолетовым. Если засунуть такой пессарий в матку коровы после чистки, выделения обретают прелестный цвет. Так и кажется, что от него есть польза. А этот фокус вы видели? Он бросил несколько кристаллов йода в стеклянную чашечку и капнул на них скипидаром. Секунду все оставалось как было, * Лекарственная форма мягкой консистенции, которую вводят лошадям через рот специальным прибором - болюсодавателем. ** Антисептические противовоспалительные свечи для профилактики эндометрита (воспаления слизистой оболочки матки). а потом к потолку поднялось клубящееся облако фиолетового дыма. При виде моего ошарашенного лица он расхохотался. - Прямо-таки черная магия, верно? Так я лечу раны на ногах у лошадей. Химическая реакция загоняет йод глубоко в ткани. - Неужели? - Точно не скажу, но такая теория существует, а к тому же, согласитесь, выглядит это впечатляюще. Самый твердолобый клиент не устоит. Некоторые бутылки на полках не вполне отвечали этическим нормам, которые я усвоил в колледже. Например, та, которая была украшена этикеткой "Бальзам от колик" и внушительным рисунком бьющейся в агонии лошади. Морда животвого была повернута вверх и выражала чисто человеческую муку. Кудрявая надпись на другой бутыли гласила: "Универсальная панацея для рогатого скота - безотказное средство от кашлей, простуд, дизентерии, воспаления легких, послеродовых параличей, затвердения вымени, и всех расстройств пищеварения". По низу этикетки жирные заглавные буквы обещали: "Не замедлит принести облегчение". Фарнон находил, что сказать почти обо всех лекарственных средствах. У каждого было свое место в его опыте, накопленном за пять лет практики; у каждого было свое обаяние, свой таинственный ореол. Многие бутыли были красивой формы, с тяжелыми гранеными пробками и латинскими названиями, выдавленными по стеклу, - названиями, которые известны врачам уже много веков и успели войти в фольклор. Мы стояли, глядя на сверкающие ряды, и нам даже в голову не приходило, что почти все это практически бесполезно и что дни старых лекарств уже сочтены. В ближайшем будущем стремительный поток новых открытий сметет их в пропасть забвения, и больше им не вернуться. - А вот тут мы храним инструменты. Фарнон провел меня в соседнюю комнатушку. На полках, обтянутых зеленой бязью, были аккуратно разложены блистающие чистотой инструменты для мелких животных. Шприцы, акушерские инструменты, рашпили для зубов, всевозможные зонды и - на почетном месте - офтальмоскоп. Фарнон любовно извлек его из черного футляра. - Мое последнее приобретение, - пророкотал он, поглаживая гладкую трубку. - Удивительная штучка. Ну-ка, проверьте мою сетчатку! Я включил лампочку и с любопытством уставился на переливающийся цветной занавес в глубине его глаза. - Прелестно. Могу выписать вам справку, что у вас там все в порядке. Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу. - Отлично, я рад. А то мне все казалось, что в этом глазу у меня намечается катаракта. Настала очередь инструментов для крупных животных. По стенам висели ножницы и прижигатели, щипцы и эмаскуляторы, арканы и путы, веревки для извлечения телят и крючки. На почетном месте красовался новый серебристый эмбриотом, но многие орудия, как и снадобья в аптеке, были музейными редкостями. Особенно флеботом* и ударник для "отворения крови" - наследие средневековья, хотя и теперь порой приходится пускать их в ход и густая струя крови стекает в подставленное ведро. - По-прежнему непревзойденное средство при ламините**, - торжественно провозгласил Фарнон. Осмотр мы закончили в операционной с голыми белыми стенами, высоким столом, кислородным баллоном, оборудованием для эфирной анестезии и небольшим автоклавом. - В здешних местах с мелкими животными работать приходится не часто, - Фарнон провел рукой по столу. - Но я стараюсь изменить положение. Это ведь куда приятнее, чем ползать на животе в коровнике. Главное - правильный подход к делу. Прежняя доктрина касторки и синильной кислоты совершенно устарела. Наверное, вы знаете, что многие старые зубры не желают пачкать рук о собак и кошек, но пора обновить принципы нашей профессии. Он подошел к шкафчику в углу и открыл дверцу. Я увидел стеклянные полки, а на них скальпели, корнцанги, хирургические иглы и банки с кетгутом в спирту. Он вытащил носовой платок, обмахнул ауроскоп*** и тщательно закрыл дверцы. - Ну, что скажете? - спросил он, выходя в коридор. - Великолепно! - ответил я. - У вас тут есть практически все, что может понадобиться. Я даже не ожидал. Он прямо-таки засветился от гордости. Худые щеки порозовели, и он начал что-то мурлыкать себе под нос, а потом вдруг громко запел срывающимся баритоном в такт нашим шагам. Когда мы вернулись в гостиную, я передал ему просьбу Берта Шарпа: - Что-то о том, что надо бы просверлить корову, которая работает на трех цилиндрах. Он говорил о ее мошне и об опухании... я не совсем разобрался. - Пожалуй, я сумею перевести, - засмеялся Фарнон. - У его коровы закупорка соска. Мошна - это вымя, а опуханием в здешних местах называют мастит. - Спасибо за объяснение. Приходил еще глухой мистер Муллиген... - Погодите! - Фарнон поднял ладонь. - Я попробую догадаться... Собачку выворачивает? - Очень сильно выворачивает, сэр. * Прибор для рассечения вены и кровопускания с целью лечения интоксикаций, ламинита, отека легких и других заболеваний животных ** Ревматическое воспаление копыт; чаще наблюдается у лошадей при чрезмерном скармливании им богатых белками кормов. *** Прибор для исследования наружного слухового прохода у животных. - Ага. Ну так я приготовлю ему еще пинту углекислого висмута. Я предпочитаю лечить этого пса на расстоянии. С виду он смахивает на эрделя, но ростом не уступит ослу, и характер у него мрачный. Он уже несколько раз валил Джо Муллигена на пол - опрокинет и треплет от нечего делать. Но Джо его обожает. - А эта рвота? - Ерунда. Естественная реакция на то, что он жрет любую дрянь, какую только находит. Но к Шарпу надо бы поехать. И еще кое-куда. Хотите со мной - посмотреть здешние места? На улице он кивнул на старенький "хиллмен", и, обходя машину, чтобы влезть в нее, я ошеломленно разглядывал лысые покрышки, ржавый кузов и почти матовое ветровое стекло в густой сетке мелких трещин. Зато я не заметил, что сиденье рядом с шофером не закреплено, а просто поставлено на салазки. Я плюхнулся на него и опрокинулся, упершись затылком в заднее сиденье, а ногами - в потолок. Фарнон помог мне сесть как следует, очень мило извинился, и мы поехали. За рыночной площадью дорога круто пошла вниз, и перед нами развернулась широкая панорама холмов, озаренных лучами предвечернего солнца, которые смягчали резкость очертаний. Ленты живого серебра на дне долины показывали, где по ней вьется Дарроу. Фарнон вел машину самым непредсказуемым образом. Вниз по склону он, словно зачарованный пейзажем, ехал медленно, упершись локтями в рулевое колесо и сжав подбородок ладонями. У подножия холма он очнулся и ринулся вперед со скоростью семьдесят миль в час. Дряхлый "хиллмен" трясся на узком шоссе, и, как я ни упирался ногами в пол, мое подвижное сиденье моталось из стороны в сторону. Потом Фарнон резко затормозил, чтобы показать мне элитных шортгорнов* на соседнем лугу, и сразу же прибавил газа. На шоссе перед собой он вообще не смотрел, и все его внимание было обращено на происходящее по сторонам и позади. Именно это последнее обстоятельство внушало мне тревогу: слишком уж часто он гнал машину на большой скорости, глядя в заднее стекло. Наконец мы свернули с шоссе на проселок, тут и там перегороженный воротами. Студенческая практика научила меня лихо выскакивать из машины, чтобы отворять и затворять ворота - ведь студенты считались как бы автоматами для открывания ворот. Однако Фарнон каждый раз благодарил меня без тени иронии, и, когда я оправился от изумления, мне это понравилось. Мы въехали во двор фермы. - Тут лошадь охромела, - объяснил Фарнон. Фермер вывел к нам рослого клайдсдейлского мерина и не * Порода крупного рогатого скота, выведенная в Англии. сколько раз провел его взад и вперед, а мы внимательно смотрели. - По-вашему, какая нога? - спросил Фарнон. - Передняя левая? Мне тоже так кажется. Хотите провести осмотр? Я пощупал левое путо, почувствовал, что оно заметно горячее правого, и попросил дать мне молоток. Когда я постучал по стенке копыта, лошадь вздрогнула, приподняла ногу и несколько секунд продержала на весу, а потом очень осторожно опустила на землю. - По-моему, гнойный пододерматит. - Вы безусловно правы, - сказал Фарнон. - Только тут это называется "камешком". Что, по-вашему, следует сделать? - Вскрыть подошву и эвакуировать гной. - Правильно. - Он протянул мне копытный нож. - Интересно, каким методом вы пользуетесь? Понимая, что подвергаюсь испытанию - чувство не иэ приятных!- я взял нож, приподнял ногу лошади и зажал копыто между колен. Я хорошо знал, что надо делать: найти на подошве темное пятно - место проникновения инфекции - и выскабливать его, пока не доберусь до гноя. Я соскреб присохшую грязь и вместо одного обнаружил несколько темных пятен. Еще постукав по копыту, чтобы определить болезненную зону, я выбрал наиболее подходящее с виду пятно и принялся скоблить. Рог казался твердым, как мрамор, и поворот ножа снимал только тоненькую стружку. Мерину же0явно понравилось, что ему можно не опираться на больную ногу, и он с благодарностью навалился на мою спину всей тяжестью. Впервые за целый день ему было удобно стоять. Я охнул и ткнул его локтем в ребра. Он слегка отодвинулся, но тут же снова навалился на меня. Пятно тем временем становилось все светлее. Еще один поворот ножа - и оно исчезло. Выругавшись про себя, я принялся за другое пятно. Спина у меня разламывалась, пот заливал глаза. Если и это пятно окажется ложным, мне придется опустить копыто и передохнуть. Но какой может быть отдых под взглядом Фарнона? Я отчаянно кромсал копыто, воронка углублялась, но мои колени начинали неудержимо дрожать. Мерин блаженствовал, переложив значительную часть своего веса (а весил он никак не меньше тонны!) на такого услужливого двуногого. Я уже представлял себе, какой у меня будет вид, когда я наконец ткнусь носом в землю, но тут из воронки брызнул гной и потек ровной струйкой. - Прорвало! - буркнул фермер. - Теперь ему полегчает. Я расширил дренажное отверстие и отпустил копыто. Выпрямился я далеко не сразу, а когда выпрямился и отступил на шаг, рубашка на спине пластырем прилипла к коже. - Отлично, Хэрриот! - Фарнон забрал у меня нож и сунул его в карман. - Это не шутка, когда рог такой твердый! Он ввел лошади противостолбнячную сыворотку и повернулся к фермеру. - Будьте добры, приподнимите ему ногу, пока я продезинфицирую рану. Плотный низенький фермер зажал копыто между коленями и с интересом наблюдал, как Фарнон заполнил воронку йодными кристаллами, а потом капнул на них скипидаром. И тут его скрыла завеса фиолетового дыма. Я завороженно следил, как поднимаются вверх и ширятся густые клубы, в глубине которых кашляет и фыркает фермер. Дым понемиогу рассеивался, и из его пелены возникли два широко раскрытых изумленных глаза. - Ну, мистер Фарнон, я сперва никак в толк не мог взять, что такое случилось, - проговорил фермер сквозь, кашель. Он поглядел на почерневшую дыру в копыте и добавил благоговейно. - Это же надо, до чего нынче наука дошла! Затем мы заехали посмотреть теленка, порезавшего ногу. Я обработал рану, зашил ее и наложил повязку, и мы отправились лечить корову с закупоркой соска. Мистер Шарп ожидал нас, в его круглое лицо сияло все тем же оживлением. Мы вошли вслед за ним в коровник, и Фарнон кивнул на корову: - Поглядите, что тут можно сделать. Я присел на корточки, начал ощупывать сосок и примерно на середине обнаружил уплотнение. Этот комок необходимо было разрушить, и я начал ввинчивать в канал тонкую металлическую спираль. Секунду спустя я обнаружил, что сижу в стоке для навозной жижи и пытаюсь отдышаться, а на моей рубашке как раз над солнечным сплетением красуется отпечаток раздвоенного копыта. Глупое положение! Но сделать я ничего не мог и продолжал сидеть, открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды. Мистер Шарп прижал ладонь ко рту - его природная деликатность вступила в конфликт с естественным желанней рассмеяться при виде севшего в лужу ветеринара. - Вы уж извините, молодой человек! Мне бы вас предупредить, что корова эта страсть какая вежливая. Ей бы только кому руку пожать! - Сраженный собственным остроумием, он прижался лбом к боку коровы и затрясся в припадке беззвучного хохота. Я отдышался и встал на ноги, старательно сохраняя достоинство. Мистер Шарп держал корову за морду, а Фарнон задирал ей хвост, и мне удалось ввести инструмент в фиброзный комок. Я несколько раз дернул и прочистил канал. Однако, хотя принятые меры предосторожности несколько ограничили возможности коровы, ей все-таки удалось насажать мне синяков на руки и на ноги. Когда операция была завершена, фермер потянул сосок и на пол брызнула белая пенящаяся струя. - Вот это дело! Теперь она работает на четырех цилиндрах!
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:26 | Сообщение # 223
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
4
- Вернемся другой дорогой, - Фарнон наклонился над рулевым колесом и протер рукавом сетку трещин на ветровом стекле. - Через Бренкстоунский перевал и вниз по Силдейлскому склону. Крюк невелик, а мне хочется, чтобы вы все это посмотрели. Мы свернули на крутое узкое шоссе и забирались все выше над обрывом, уходившим в темноту ущелья, по которому клубился ручей, устремляясь к широкой долине. На вершине мы вышли из машины. Окутанные летними сумерками нагромождения куполов и пиков убегали на запад, теряясь в золоте и багрянце закатного неба. На востоке над нами нависала темная громада горы, безлесная, суровая. Большие кубические камни усеивали ее нижние склоны. Я посмотрел кругом и тихо присвистнул. Все это совершенно не походило на дружелюбные пологие холмы, среди которых я въезжал в Дарроуби. Фарнон обернулся ко мне: - Да, это один из самых диких пейзажей в Англии, а зимой тут бывает и совсем жутко. Перевал иногда неделями остается под снегом. Я глубоко вдохнул чистый воздух. В величавых просторах нигде не было заметно ни малейшего движения, но откуда-то донесся крик кроншнепа, и внизу глухо ревел поток. Уже совсем стемнело. Мы сели в машину и начали длинный спуск в Силдейлскую долину. Она тонула в смутной тьме, но на склонах, там, где ютились одинокие фермы, мерцали огоньки. Мы въехали в тихую деревушку, и Фарнон внезапно нажал на тормоз. Мое подвижное сиденье скользнуло вперед как по маслу, и я с треском ударился лбом о ветровое стекло, но Фарнон словно ничего не заметил. - Тут есть чудесный трактирчик. Зайдемте выпить пива. Ничего похожего мне еще видеть не доводилось. Это была просто большая квадратная кухня с каменным полом. Один угол занимали огромный очаг и старая закопченная плита. В очаге стоял чайник, шипело и постреливало единственное большое полено, наполняя помещение приятным смолистым запахом. На скамьях с высокими спинками у стен расположились посетители человек десять - двенадцать. Перед ними на дубовых столах, потрескавшихся и покоробившихся от возраста, рядами выстроились пинтовые кружки. Когда мы вошли, наступила тишина, потом кто-то сказал: "А, мистер Фарнон!" - без особой радости, но вежливо, и остальные дружески кивнули или что-то приветственно буркнули. Почти все это были фермеры и работники с красными обветренными лицами, собравшиеся тут приятно отдохнуть без шума и бурного веселья. Молодые парни сидели, расстегнув рубашку на могучей груди. Из угла доносились негромкие голоса и пощелкивание - там шла мирная игра в домино. Фарнон подвел меня к скамье, заказал две кружки пива и поглядел на меня. - Ну, место ваше, если оно вас устраивает. Четыре фунта в неделю, стол и квартира. Договорились? От неожиданности я онемел. Меня берут! И четыре фунта в неделю! Мне вспомнились трагические объявления в "Рикорде"; "Опытный ветеринарный врач согласен работать только за содержание". Ветеринарная ассоциация вынуждена была пустить в ход все свое влияние, чтобы газета прекратила печатать эти вопли отчаяния. Нельзя было допустить, чтобы представители нашей профессии публично предлагали свои услуги даром. Четыре фунта - это же целое богатство! - Спасибо, - сказал я, изо всех сил стараясь скрыть свое ликование. - Я согласен. - Отлично, - Фарнон отхлебнул пива. - А теперь я расскажу вам, что и как. Практику я купил год назад у восьмидесятилетнего старца. Он еще работал, учтите. На редкость крепкий старик. Но ездить по вызовам в глухую ночь ему становилось не по силам. И конечно, в других отношениях он тоже недотягивал - цеплялся за старину. Эти древние орудия в операционной принадлежали ему. Ну как бы то ни было, от практики оставались только рожки да ножки, и теперь я пытаюсь ее восстановить. Пока она почти не приносит дохода, но я убежден, что нам надо только продержаться год-другой, и все будет прекрасно. Фермеры рады врачу помоложе, и им нравятся новые способы лечения. К сожалению, старик брал с них за консультацию всего три шиллинга шесть пенсов, и отучить их от этого непросто. Люди тут чудесные, и вам они понравятся, но раскошеливаться они не любят, пока вы им не докажете, что за свои деньги они получают сполна. И он еще долго в радужных тонах рассказывал о своих планах на будущее.
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:27 | Сообщение # 224
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
5
Все предыдущие пять лет вели к одной-единственной минуте, но она никак не наступала. Я пробыл в Дарроуби уже сутки, а еще ни разу не съездил на вызов самостоятельно. И на второй день я тоже ездил с Фарноном. Как ни странно, но он такой, казалось бы, небрежный, забывчивый и беззаботный человек - отнюдь не торопился предоставить своему новому помощнику самостоятельность. На этот раз мы ездили в Лиддердейл, и я познакомился еще с несколькими нашими клиентами - дружелюбными, приветливыми фермерами, которые принимали меня очень хорошо и желали мне всяческих успехов. Однако, работая в присутствии Фарнона, я словно вновь проходил студенческую практику под руководством придирчивого преподавателя. Я всем своим существом ощущал, что по-настоящему моя профессиональная карьера начнется, только когда я, Джеймс Хэрриот, поеду лечить больное животное без чужой помощи я надзора. Но теперь этот час был уже не за горами. Фарнон снова уехал в Бротон навестить свою матушку. Такая сыновняя преданность меня несколько удивила, к тому же он предупредил, что вернется поздно - старушка, по-виднмому, придерживалась не слишком правильного образа жижи. Ну да неважно. Главное лечебница была оставлена на меня. Я сидел в кресле с широким потертым чехлом и созерцал сквозь стеклянную дверь длинные тени, которые заходящее солнце отбрасывало на давно не стриженный газон. Меня охватывало предчувствие, что сидеть вот так мне придется довольно часто. От нечего делать я пытался представить себе, каким будет мой самый первый случай. Уж конечно, после стольких лет ожидания - что-нибудь самое заурядное. Теленок с кашлем, свинья с несварением желудка. Но, пожалуй, так даже лучше: начать с чего-то простенького и сразу вылечить животное... Спокойное течение моих мыслей прервал трезвон телефона в коридоре, разносившийся по пустому дому как-то особенно громко. Я взял трубку. - Мистер Фарнон? - резко спросил глубокий бас. - Нет, к сожалению, он уехал. Говорит его помощник. - Когда он вернется? - Боюсь, что поздно ночью. Могу ли я вам помочь? - Ну уж не знаю, можете или нет.- Тон стал очень суровым.- Я мистер Сомс, управляющий имением лорда Халтона. Очень ценную охотничью лошадь схватили колики. Вы что-нибудь о коликах знаете? Меня это разозлило. - Я дипломированный ветеринарный врач и, мне кажется, должен что-то о них знать. Наступила длительная пауза, потом голос рявкнул: - Ну что ж, пускай вы. Да и в любом случае я знаю, что нужно ей впрыснуть. Захватите ареколин*. Мистер Фарнон всегда им пользуется. И ради бога, не тяните до полуночи. Когда вас ждать? - Я выезжаю сейчас же. - Ну ладно. В трубке щелкнуло. Я отошел от телефона, и мне стадо жарко. Значит, мой первый случай все-таки не будет чистой формальностью. Колики - штука коварная, к тому же мне в затылок будет дышать грубый всезнайка по фамилии Сомс. Все восемь миль дороги я мысленно перечитывал классический труд Колтона Рикса "Обычные колики у лошадей". За последний год в колледже я так часто его штудировал, что способен был декламировать наизусть абзацами, как стихи. И перед моими глазами, пока я ехал, маячили потрепанные страницы. Легкий запор или небольшая спазма... Из-за изменения корма или избытка сочной травы. Да, конечно, чаще колики этим и исчерпываются. Быстрая инъекция ареколина и, может быть, чуточку хлородина, чтобы снять неприятные ощущения, и все будет в порядке. Я перебирал в уме случаи, с которыми сталкивался во время практики. Лошадь стоит совершенно спокойно, только иногда приводнимает заднюю ногу или оглядывает свой бок... А, пустяки! И все еще смакуя эту утешительную картину, я въехал в безупречно чистый, усыпанный песком двор, с трех сторон окруженный солидными просторными стойлами. Там врохаживался широкоплечий, плотно сложенный мужчина щеголеватого вида, в клетчатой кепке и куртке, элегантных брюках и блестящих крагах. Я затормозил шагах в тридцати от него и вылез, а он медленно и подчеркнуто повернулся ко мне спиной. Я не спеша пошел через двор, давая ему возможность обернуться, но он стоял, сунув руки в карманы, и упорно смотрел в другую сторону. Я остановился почти рядом с ним, но он так и, не обернулся. В конце концов мне надоело смотреть на его спину, и я сказал: - Мистер Сомс? Тут он наконец неторопливо повернулся ко мне. Я увидел толстую красную шею, багровое лицо и злобные глазки. Ничего не ответив, он смерил меня с головы до ног пронзительным взглядом, от которого не укрылись ни мой поношенный плащ, ни моя молодость, ни явное отсутствие опыта. Заковчив осмотр, он снова уставился мимо меня. - Да, я мистер Сомс. - Слово "мистер" он подчеркнул, словно очень им дорожил. - Я близкий друг мистера Фарнона. - Моя фамилия Хзрриот. Сомс словно не услышал. * Быстродействующее слабительное. - Да, мистер Фарнон умнейший человек. Мы с ним большие друзья. - Насколько и понял, у одной из ваших лошадей колики. Ну почему мой голос прозвучал так пронзительно и неуверенно!? Сомс по-прежнему глядел куда-то в небо. Он негромко засвистел какой-то мотивчик и только потом сказал: - Вон там! - Он мотнул головой в сторону денника: - Один из лучших гунтеров его милости. И требуется ему специалист, так мне кажется. - Слово "специалист" он произнес с особым ударением. Я открыл дверь, вошел и остановился как вкопанный. Денник был просторный, с толстым слоем торфа на полу. По нему безостановочно кружил гнедой конь, и в торфе была уже протоптана глубокая дорожка. Он был весь в мыле от кончика носа до хвоста. Раздутые ноздри, невидящие неподвижные глаза. При каждом шаге его голова моталась, сквозь стиснутые зубы на пол падали хлопья пены. От него остро пахло потом, словно он долго мчался галопом. У меня пересохло во рту. С трудом, почти шепотом, я спросил: - И давно он так? - Ну, утром ему прихватило живот, и я весь день давал ему черный настой - то есть вон тот бездельник давал. Но может, он и тут все перепутал, как всегда. Только теперь я заметил, что в темном углу стоит высокий грузный человек с недоуздком в руке. - Да нет, мистер Сомс, настой-то он у меня пил как следует, только вот пользы никакой. - Он был явно испуган. - А еще конюх! - сказал Сомс. - Конечно, мне надо было самому за него взяться. Ему бы уже давно полегчало. - Черный настой ему не помог бы,- сказал я.- Это не простые колики. - Ну а что же это, черт побери? - Я ничего не могу сказать, пока не осмотрю его, но такая непрерывная острая боль может означать непроходимость... заворот кишок. - Заворот кишок, еще чего! Живот ему прихватило, только и всего. Его с утра заперло, так и надо дать ему чего-нибудь, чтобы его прочистило. Ареколин вы привезли? - Если это непроходимость, то ареколин - самое скверное, что можно придумать. У него и так жуткие боли, а от ареколина он вообще взбесится. Ведь ареколин усиливает сокращение мышц кишечника. - Черт подери! - рявкнул Сомс. - Вы что, лекции сюда читать приехали? Будете вы лечить лошадь или нет? Я повернулся к конюху. - Наденьте на него недоуздок, и я его осмотрю. Недоуздок был надет, и конь остановился. Он стоял, весь дрожа, и застонал, когда я провел ладонью от ребер к локтевому отростку, нащупывая пульс. Пульс оказался хуже некуда: сверхучащенный и нитевидный. Я отвернул веко. Слизистая оболочка была темно-коричневого цвета. Термометр показал 38ьС. Я оглянулся на Сомса: - Мне нужно ведро воды, мыло и полотенце. Будьте так добры. - Это еще зачем? Еще ничего не сделали, а решили помыться? - Я решил провести ректальное исследование. Будьте добры, принесите мне воду. - Господи помилуЛ! Это что-то новенькое!- Сомс устало провел рукой по глазам и вдруг набросился на конюха.- Ну хватит прохлаждаться! Притащи воды, и, может, дело сдвинется. Когда принесли воду, я намылил руку и осторожно ввел ее в прямую кишку коня. Я ясно ощутил смещение тонких кишок влево и напряженное вздутие, которому там быть не следовало. Едва я прикоснулся к вздутию, как лошадь вздрогнула и застонала. Я вымыл и вытер руки. Сердце у меня бешено билось. Как мне поступить? Что сказать? Сомс то выходил из денника, то снова входил, что-то бормоча, а изнемогающий от боли конь извивался и дергался. - Да держи ты чертову тварь! - прикрикнул Сомс на конюха, сжимавшего недоуздок.- Чего ты зеваешь? Конюх ничего не сказал. Он ни в чем не был виноват, но посмтрел на Сомса пустым взглядом. Я глубоко вздохнул. - Все симптомы указывают на одно: у этой лошади непроходимость. - Ну пусть по-вашему. Пусть непроходимость. Так сделайте что-нибудь, чего вы ждете? Мы что, всю ночь тут простоим? - Сделать ничего нельзя. Это неизлечимо. Остается только как можно скорее избавить его от страданий. Сомс нахмурился. - Неизлечимо? Избавить от страданий? Что вы такое болтаете? Миг кое-как удалось сдержаться. - Я жду, чтобы вы разрешили мне сейчас его пристрелить. - Это вы о чем? - Сомс даже рот открыл. - О том, что его следует немедленно пристрелить. У меня в машине есть специальный пистолет. - Застрелить! - Сомс, казалось, вот-вот задохнется от ярости.Совсем с ума сошли! Да вы знаете, сколько он стоит? - Это никакого значения не имеет, мистер Сомс. Он весь день терпел невыносимую боль, и он умирает. Вам следовало вызвать меня давным-давно. Он может протянуть еще несколько часов, но исход предрешен. И он все время будет испытывать дикую непрерывную боль. Сомс зажал голову в ладонях. - Господи, за что? Его милость за границей, а то я бы дозвонился ему, чтобы он вас образумил. Повторяю, будь тут ваш хозяин, он впрыснул бы ему чего-нибудь и за полчаса поставил бы на ноги. Послушайте, а может, подождем мистера Фарнона? Пусть он его посмотрит. Что-то во мне радостно отозвалось на это предложение. Впрыснуть ему морфия и убраться отсюда. Переложить ответственность на кого-нибудь другого. Так просто! Я взглянул на коня. Он уже опять кружил по деннику, спотыкался и шел, шел по выбитой в торфе дорожке в безнадежной попытке уйти от боли. Я смотрел на него, а он вдруг поднял мотающуюся голову и жалобно заржал. Непонимающе, безутешно, безнадежно. И я не выдержал: стремглав бросился к машине и достал пистолет, предназначенный для убоя животных. - Подержите его за голову, - сказал я конюху и прижал дуло между остекленевшими глазами. Раздался резкий хлопок, ноги коня подогнулись, он рухнул на торфяную подстилку и замер. Я повернулся к Сомсу, который ошеломленно смотрел на труп. - Утром заедет мистер Фарнон и проведет вскрытие. Я хочу, чтобы лорд Халтон получил подтверждение моего диагноза. Надев пиджак, я пошел к машине. Я уже включил мотор, когда Сомс открыл дверцу и просунул голову внутрь. Говорил он негромко, но очень злобно: - Я сообщу его милости о том, что произошло. И мистеру Фарнону тоже. Пусть знает, какого помощничка он посадил себе на шею. И запомните вот что: вскрытие завтра покажет, что вы все наврали, и я подам на вас в суд. Он яростно захлопнул дверцу и отвернулся. Дома я решил не ложиться, а подождать возвращения Фарнона. Я тщетно пытался перебороть ощущение, что погубил свою профессиональную карьеру еще до того, как она началась. Но, перебирая в уме все события вечера, я не видел, как мог бы поступить иначе. Вновь я возвращался к ним и вновь убеждался, что иного выхода не было. Фарнон вернулся во втором часу. Вечер, проведенный у матери, явно привел его в превосходное настроение. Его лицо пылало румянцем, и от него приятно попахивало джином. К моему удивлению, одет он был в корректнейший вечерний костюм, и, хотя смокинг несколько старомодного покроя висел на его худощавой фигуре, словно на вешалке, все же он умудрялся выглядеть как посол на официальном приеме. Он молча выслушал мой рассказ о случившемся и уже собирался что-то сказать, как вдруг зазвонил телефон, - Ночной вызов! - шепнул он, а потом произнес совсем другим тоном. А, это вы, мистер Сомс! - Кивнув мне, он устроился в кресле поудобнее и долгое время ронял лишь "да", "нет" и "ах так!" А затем решительно выпрямился и заговорил сам:- Благодарю вас, мистер Сомс, что вы мне позвонили. Насколько я могу судить, мистер Хэрриот сделал именно то, чего требовали обстоятельства. Нет, я абсолютно не согласен. Оставить его мучиться было бы неоправданной жестокостью. Одна из наших обязанностей предотвращать страдания. Мне очень жаль, что вы так на это смотрите, но я считаю мистера Хэрриота во всех отношениях компетентным ветеринарным врачом. И будь я там, то, конечно, поступил бы точно так же. Спокойной ночи, мистер Сомс. Я приеду утром. У меня настолько полегчало на душе, что я чуть было не разразился благодарственной речью, но в конце концов ограничился простым "спасибо". Фарнон открыл стеклянную дверцу шкафчика над каменной полкой, извлек бутылку виски, плеснул немного в стопку и пододвинул ее мне. Налив себе столько же, он опустился в кресло, отхлебнул глоток, несколько секунд смотрел на янтарную жидкость, а потом с улыбкой повернулся ко мне: - Ну, для начала вы действительно нырнули в самую глубину, дорогой мой. Первый самостоятельный вызов. Да притом к Сомсу! - Вы его близко знаете? - Ну, о нем я знаю все, что требуется. Скверный человек и любого способен вывести из себя. Поверьте, среди моих друзей он не числится. Если верить слухам, он вообще нечист на руку. Говорят, он уже давно потихоньку обкрадывает своего лорда. Но сколько веревочке ни виться... Неразбавленное виски огненной струйкой обожгло мне глотку, и я почувствовал, чго мое уныние проходит. - Конечно, лучше бы поменьше вечеров вроде сегодняшнего, но, вероятно, в ветеринарной практике они выпадают не так уж часто? - Пожалуй, - ответил Фарнон. - Тем не менее никогда заранее не знаешь, какой сюрприз тебе готовится. У нас с вами, знаете ли, профессия очень своеобразная. И предлагает огромный выбор возможностей попасть в дурацкое положение. - Но мне кажется, многое зависит от знаний и умения. - До определенной степени. Конечно, хорошему специалисту в этом отношении полегче, но даже заведомого гения все время подстерегают всякие нелепые и унизительные случайности. Я как-то пригласил сюда именитого знатока лошадиных болезней, чтобы он сделал не такую уж сложную операцию, а лошадь в самом ее разгаре вдруг перестала дышать. И глядя, как почтенный врач лихо отплясывает на ребрах своей пациентки, я постиг великую истину: время от времени, причем отнюдь не так уж редко, и я буду выглядеть не менее глупо. - Ну, значит, мне следует смириться с этим теперь же, - сказал я, рассмеявшись. - И правильно. Животные непредсказуемы, а значит, и наша с вами жизнь непредсказуема. Она слагается из длинной цепи маленьких побед и непредвиденных катастроф, и надо иметь к ней настоящий вкус или же лучше сменить профессию. Нынче вечером вас допек Сомс, а завтра подвернется кто-нибудь ничуть не лучше. Но одно можно сказать твердо: скучать нам не приходится. Выпейте-ка еще. Я выпил, и разговор продолжался. Время летело незаметно, и вот уже за стеклянной дверью на сереющем небе вырисовался темный силуэт акации, засвистал первый дрозд и Фарнон с сожалением вытряхнул из бутылки в стопку последние капли. Он зевнул, подергал свой черный галстук и посмотрел на часы. - Ого, уже пять! Кто бы мог подумать? Но я рад, что мы так славно посидели - надо же было отпраздновать ваш первый самостоятельный выезд. Причем очень нелегкий, верно?
Дата: Четверг, 04.09.2014, 08:28 | Сообщение # 225
С НОВЫМ ГОДОМ!!!)))
Группа: Садовница
Сообщений: 23788
Статус: Offline
6
За два с половиной часа можно ли выспаться? Тем не менее я решительно встал в половине восьмого, а в восемь, побрившись и приведя себя в полный порядок, уже спустился в столовую. Но завтракать мне пришлось одному. Миссис Холл невозмутимо поставила передо мной тарелку с омлетом и сообщила, что мистер Фарнон уже уехал вскрывать лошадь лорда Халтона. По-видимому, он предпочел совсем не ложиться. Я доедал последний поджаренный хлебец, когда в комнату влетел Фарнон. Я уже привык к внезапности его появлений и даже не вздрогнул, когда, рванув дверь, он прямо-таки прыгнул к столу. Лицо его выглядело свежим и бодрым, и он, по-видимому, был в прекрасном расположении духа. - В кофейнике что-нибудь осталось? Я выпью с вами чашечку. - Он рухнул на жалобно заскрипевший стул.- Ну, можете не волноваться. Вскрытие показало классическую непроходимость кишечника. Несколько петель совсем почернело и вздулось. Я рад, что вы не стали тянуть и сразу избавили беднягу от страданий. - А моего приятеля Сомса вы видели? - Ну как же! Он присутствовал на вскрытии и начал было прохаживаться на ваш счет, но я его угомонил. Сказал просто, что ему следовало бы вызвать вас гораздо, гораздо раньше и что лорду Халтону вряд ли будет приятно узнать о том, как мучилась его лошадь. На этом я с ним и расстался. Будущее сразу представилось мне в несравненно более розовом свете. Я подошел к бюро и достал еженедельник. - Какие из утренних визитов вы думаете поручить мне? Фарнон просмотрел вызовы, составил короткий список и протянул мне листок. - Вот для вас несколько приятных простых случаев, чтобы вы освоились. Я уже пошел к двери, но он меня окликнул: - Мне хотелось бы попросить вас об одной услуге. Мой младший брат должен сегодня приехать из Эдинбурга. Он учится там в ветеринарном колледже, а семестр кончился вчера. Добираться он будет, голосуя на шоссе, а когда окажется уже близко, вероятно, позвонит. Так вы не могли бы подъехать забрать его? - Конечно. С большим удовольствием. - Кстати, зовут его Тристан. - Тристан? - Да. А, я ведь вам не объяснил! Вас, вероятно, и мое несуразное имя ставило в тупик. Это все наш отец. Отъявленный поклонник Вагнера. Главная страсть его жизни. Все время музыка, музыка - и в основном вагнеровская. - Признаюсь, и я ее люблю. - Да, но вам в отличие от нас не приходилось слушать ее с утра до ночи. А вдобавок получить такое имечко, как Зигфрид. Правда, могло быть и хуже. Вотан, например. - Или Погнер. - И то верно. - Зигфрид даже вздрогнул. - Я и забыл про старину Погнера. Пожалуй, мне еще следует радоваться. Уже вечерело, когда наконец раздался долгожданный звонок. В трубке послышался удивительно знакомый голос: - Это Тристан Фарнон. - Знаете, я было принял вас за вашего брата. У вас совершенно одинаковые голоса. - Это все говорят... - Он засмеялся. - Да-да, я буду вам очень благодарен, если вы меня подвезете. Я нахожусь у кафе "Остролист" на Северном шоссе. По голосу я ожидал увидеть копию Зигфрида, только помоложе, но сидевший на рюкзаке худенький мальчик был совершенно не похож на старшего брата. Он вскочил, отбросил со лба темную прядь и протянул руку, озарив меня обаятельнейшей улыбкой. - Много пришлось идти пешком? - спросил я. - Да немало, но мне полезно поразмяться. Вчера мы немножко чересчур отпраздновали окончание семестра. - Он открыл дверцу и швырнул рюкзак на заднее сиденье. Я включил мотор, а он расположился рядом со мной, словно в роскошном кресле, вытащил пачку сигарет, старательно закурил и блаженно затянулся. Из кармана он достал "Дейли миррор", развернул ее и испустил вздох полного удовлетворения. Только тогда из его ноздрей и рта потянулись струйки дыма. Я свернул с магистрального шоссе, и шум машин скоро замер в отдалении. Я поглядел на Тристана. - Вы ведь сдавали экзамены? - спросил я. - Да. Патологию и паразитологию. В нарушение своего твердого правила я чуть было не спросил, сдал ли он, но вовремя спохватился. Слишком щекотливая тема. Впрочем, для разговора нашлось немало других. Тристан сообщал свое мнение о каждой газетной статье, а иногда читал вслух отрывки из нее и спрашивал мое мнение. Я все больше ощущал, что далеко уступаю ему в живости ума. Обратный путь показался мне удивительно коротким. Зигфрида не было дома, и вернулся он под вечер. Он вошел из сада, дружески со мной поздоровался, бросился в кресло и принялся рассказывать об одном из своих четвероногих пациентов, но тут в комнату заглянул Тристан. Атмосфера сразу изменилась, словно кто-то повернул выключатель. Улыбка Зигфрида стала сардонической, и он смерил брата с головы до ног презрительным взглядом. Буркнув "ну здравствуй", он протянул руку и начал водить пальцем по корешкам книг в нише. Это занятие словно полностью его поглотило, но я чувствовал, как с каждой секундой нарастает напряжение. Лицо Тристана претерпело поразительную метаморфозу: оно стало непроницаемым, но в глазах затаилась тревога. Наконец Зигфрид нашел нужную ему книгу, взял ее с полки и принялся неторопливо перелистывать. Затем, не поднимая головы, он спросил негромко: - Ну, и как экзамены? Тристан сглотнул и сделал глубокий вдох, - С паразитологией все в порядке, - ответил он ничего не выражающим голосом. Зигфрид словно не услышал. Внезапно книга его чрезвычайно заинтересовала. Он сел поудобнее и погрузился в чтение. Потом он захлопнул книгу, поставил ее на место и опять принялся водить пальцем по корешкам. Все так же спиной к брату он спросил тем же мягким голосом: - Ну, а патология как? Тристан сполз на краешек стула, словно готовясь кинуться вон из комнаты. Он быстро перевел взгляд с брата на книжные полки и обратно. - Не сдал, - сказал он глухо. Зигфрид словно не услышал и продолжал терпеливо разыскивать нужную книгу, вытаскивая то одну, то другую, бросая взгляд на титул и водворяя ее обратно. Потом он оставил поиски, откинулся на спинку кресла, опустив руки почти до полу, посмотрел на Тристана и сказал, словно поддерживая светскую беседу: - Значит, ты провалил патологию. Я вдруг заметил, что бормочу почти истерически: - Ну это же совсем не плохо. Будущий год у него последний, он сдаст патологию перед рождественскими каникулами и совсем не потеряет времени. А предмет этот очень сложен... Зигфрид обратил на меня ледяной взгляд. - А, так вы считаете, что это совсем не плохо? - Наступила долгая томительная пауза, и вдруг он буквально с воплем набросился на брата: - Ну а я этого не считаю! По-моему, хуже некуда! Черт знает что! Чем ты занимался весь семестр? Пил, гонялся за юбками, швырял мои деньги направо и налево, но только не работал! И вот теперь у тебя хватает нахальства являться сюда и сообщать, что ты провалил патологию. Ты лентяй и бездельник, и в этом все дело. В том, что ты палец о палец ударить не желаешь! Его просто нельзя было узнать: лицо налилось кровью, глаза горели. Он снова принялся кричать: - Но с меня хватит! Видеть тебя не могу! Я не собираюсь надрываться, чтобы ты мог валять дурака. Хватит! Ты уволен, слышишь? Раз и навсегда. А потому убирайся вон! Чтоб я тебя здесь больше не видел. Убирайся! Тристан, который все это время сохранял вид оскорбленного достоинства, гордо вышел из комнаты. Изнемогая от смущения, я покосился на Зигфрида. Лицо у него пошло пятнами, и он, что-то бормоча себе под нос, барабанил пальцами по подлокотнику своего кресла. Разрыв между братьями привел меня в ужас, и я почувствовал огромное облегчение, когда Зигфрид послал меня по вызову и у меня появился повод уйти. Я вернулся уже совсем в темноте и свернул в проулок, чтобы поставить машину в гараж во дворе за сядом. Скрип дверей всполошил грачей на вязах. С темных верхушек донеслось хлопанье крыльев и карканье. Потом все стихло. Я продолжал стоять и прислушиваться, как вдруг заметил у калитки сада темную фигуру. Фигура повернулась ко мне, и я узнал Тристана. Меня вновь охватило невыразимое смущение. Беднягу одолевают горькие мысли, а я непрошено вторгаюсь в его одиночество. - Мне очень жаль, что все так получилось, - пробормотал я неловко. Кончик сигареты ярко зарделся - по-видимому, Тристан сделал глубокую затяжку. - А, все в порядке. Могло быть куда хуже. - Хуже? Но ведь и так все достаточно скверно. Что вы думаете делать? - Делать? О чем вы? - Ну... Ведь он вас выгнал. Где вы будете ночевать? - Да вы же ничего не поняли, - сказал Тристан, вынимая сигарету изо рта, и я увидел, как блеснули в улыбке белые зубы.- Не принимайте все так близко к сердцу. Ночевать я буду здесь, а утром спущусь к завтраку. - Но ваш брат? - Зигфрид? Он к тому времени все позабудет. - Вы уверены? - Абсолютно. Он меня то и дело выгоняет и тут же забывает об этом. И все сошло отлично. Собственно, трудность была только с паразитологией. Я уставился на темный силуэт передо мной. Снова вверху захлопали крылья грачей, и снова все стихло. - С паразитологией? - Если помните, я же сказал только, что с ней все в порядке. Но не уточнял. - Так значит... Тристан тихонько засмеялся и похлопал меня по плечу. - Вот именно. Паразитологию я тоже не сдал. Провалил оба экзамена. Но будьте спокойны, к рождеству я сдам и то и другое.
Все вместе сейчас просмотрели. Аж кота жалко стало, так спать охота, а тут привязался пернатый будильник и кукает. 
